Карл Линней [1975, худож. В. Бескаравайный] - Вера Михайловна Корсунская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Да, Линней не любил противоречий себе в вопросах ботанической науки. На критику он обычно не отвечал, но, как пишут люди, близко знавшие его, нелегко переносил ее. Зато если замечания делались дружески и благожелательно, то с радостью принимал их и вносил в работы нужные поправки. Чужие научные работы, если они не противоречили его убеждениям, находили у него признание. Он охотно читал их, подавал автору советы, тщательно соблюдая его авторское право соответствующими ссылками при использовании в своих трудах.
Остроумно увековечил он в названиях растений и друзей. Ботаников братьев Баугинов он почтил растением, имевшим двулопастные листья, — «баугинией».
Любопытна история названия одного растения из семейства коммелиновых, того самого, представителей которого — традесканций — так много на окнах и в школе и дома. Так вот это семейство называют по имени растения коммелины. У него цветки с тремя тычинками, двумя длинными и одной короткой. Было три брата, по фамилии Коммелины, двое знаменитых ученых, а один ничем не прославился.
Под старость в характере Линнея появились некоторые неприятные черты: в нем развилось мелкое тщеславие, лесть стала для него необходимой… Ему нужно было, чтобы постоянно все говорили, какой он великий, какой он знаменитый. Рассказывают, что одна провинциальная дама пожелала осмотреть его музей редкостей, заручившись рекомендательным письмом от друга Линнея.
Ученый, всегда общительный и любезный, повел гостью в музей, показал ей много интересного и так увлекательно рассказывал, что та пришла в полный восторг от музея и обаятельного хозяина.
— Теперь я понимаю, — воскликнула она от всей души, — почему Линней так знаменит по всей провинции Упсала!
Ученый помрачнел, от милой непринужденности и следа не осталось. Прекратив объяснения, он холодно распрощался с дамой — настолько глубоко обидел его ее наивный комплимент. «По всей провинции Упсала!» Простодушная дама ушла в страшном недоумении, почему вдруг такой великий ученый и почтенный человек изменился в отношении к ней!
Благожелательный сам к людям, Линней встречал хорошее отношение. Сколько людей протянули ему руку помощи в трудные минуты… Светлую память о Ротмане, Стобеусе, Цельзии, Рудбеке, голландских друзьях, графе Тессине хранил он всю жизнь.
Собственно говоря, особенных врагов, у него и не было, кроме Розена, с которым судьба свела его снова в Упсале. По некоторым данным, они потом примирились. Как будто дело было так. В 1764 году Линней сильно заболел, настолько опасно, что опасались за его жизнь. И вдруг открылась дверь и вошел человек, никогда еще не переступавший порога его дома, — Розен. Глубоко взволнованный, он опустился на колени у постели больного и молча смотрел на него… Рассказывали, что он стал сам лечить Линнея и ухаживать за ним вместе с Сарой-Лизой.
Весной 1774 года Линней читал лекцию в упсальском Ботаническом саду, как говорят, держа в руках любимое растение — линнею (а может быть, это только поэтическая легенда)… Вдруг в глазах у него потемнело… Не в силах подняться со стула, он не мог повернуть головы — удар.
Выздоровление шло медленно, очень медленно, но все-таки еще два года старый князь ботаников верно служил возлюбленной флоре — проводил занятия со студентами. А память все гасла, потухало воображение, исчезла прежняя живость в речах и движениях. Второй удар положил конец его жизни.
После первого удара он написал о себе: «Яйцо треснуло, оно еще не совсем раздавлено, но что скрыто, то не забыто. Я отжил свое время и выполнил задачу, которую возложила на меня судьба». Линней почти полностью повторил слова, которые ему сказал когда-то его учитель и покровитель Бургав.
Но он еще в силах радоваться любимым коллекциям. Король прислал ему четыре повозки с растениями из дальних стран. Новая жизнь влилась в слабеющие члены.
— Вот истинное наслаждение — разбирать и описывать Королевский дар, присланный в качестве рождественского подарка.
«Во всю мою жизнь у меня не было такого приятного Рождества, как нынче». В восторге Линней забывает болезнь и снова бодр и счастлив. В любимом Хаммарбю с юношеским жаром он отдается разбору растений, воображая, как украсят они его музей.
Король навестил старого ученого в Хаммарбю, искренне обрадовавшись улучшению состояния его здоровья, и прогостил под его кровом несколько дней.
Линней попросил короля об отставке, но тот отказал, говоря, что, пока Линней жив, никто не займет его места. И старый ученый с удовлетворением записывает этот случай: «…король желает, чтобы он оставался для чести Академии, так как в ней нет лиц более уважаемых…» Надо думать, что такое уважительное отношение было приятно Линнею тем более, что оно нашло и известное материальное выражение (удвоение жалованья).
«Приводить мой дом в порядок…» Летом 1775 года Линней медленно ходил в саду Хаммарбю, любуясь радостью всей своей жизни — растениями.
— Вот из этого вяза сделайте мне гроб! — Он сам облюбовал дерево для своего последнего «дома». Мысли о смерти навещали его все чаще.
Стоял декабрь 1777 года. На своей ферме, в кухне перед пылающим очагом сидит Линней. Холодно, стены еще не прогрелись; старый ученый закутан в овчину и сосет свою трубку.
О чем он думает, какие картины вспоминаются ему из долгой жизни?.. Вот он входит в Лунд, и колокольный звон губит все надежды, недаром никогда в жизни он не мог слышать его без волнения… Может быть, добрая Голландия… Сара-Лиза тех далеких лет… Сын, ему он передает все свои сокровища: книги, мысли, коллекции. Или он задремал…
— Славно я прогулялся! И всех надул! — Он любил пошутить, даже когда никого нет рядом. Взял да и приехал тайком от всех, один с кучером. Морозный воздух освежил его, он очень доволен собой, поездкой, погодой.
А дома переполох ужасный: отправился один куда-то на прогулку и долго не возвращается. Отправились разыскивать к нашли его, озаренного пламенем огня, в великолепном настроении.
— Побуду еще здесь, — отвечал он на настоятельные уговоры ехать домой. — Да я отлично себя чувствую!
На самом деле здоровье Линнея было очень и очень плохо. Он давно замечал за собой ослабление памяти, его редкой, феноменальной памяти. Она, хранившая все, что было сделано в науке до него, все, чем заняты современники в чужих странах, какое растение и кем привезено и что о нем написано, — стала тускнеть. Словно драгоценный металл от времени стал покрываться еле заметной дымкой. Память отказывалась служить. Это как-то удивило ученого, а потом, когда
